— Ыы-ыыы! — раздалось в ответ.
Пашка еще раз ударил Довгаля по вискам, на этот раз не очень сильно, в меру.
— Похоже, перестарались, — задумчиво сказал он, огля¬дывая Парфена, уронившего голову на грудь. — А ему еще руч¬кой на бумаге царапать, перо в чернильницу макать. Не попа¬дет ведь в чернильницу пером, промажет.
Промажет.
— Где, кстати говоря, ручка, чернильница? Не вижу. Бе-зобразие, лейтенант!
— Ручку и чернильницу я во дворе закопал, следы заметая, табачком присыпал.
— Чего городишь, дружище?
— Да так, к слову пришлось. Все, что положено, он уже нацарапал и подписал.
Воронцов сунул пистолет на прежнее место, за пояс, сдер¬нул с подоконника портфель, раскрыл, достал белую папку, вынул два исписанных листка, положил на стол.
— Полюбуйся. Здесь чистосердечное признание. Теперь нужно потную лапу Парфена на протоколах отпечатать — од¬ну… и, пожалуй, вторую. Не полностью, по касательной.
— Зачем?
— Для правдоподобности. На всякий случай.
Приложили к бумаге пальцы его левой руки, потом пра¬вой. Довгаль тем временем пускал пузыри изо рта. Противно было смотреть. И запах от героя — тоже не обрадуешься…
Пашка взял листок, пробежал глазами по строчкам.
— Когда это ты успел?
—Нас, помнится, учили, как почерк самый замысловатый копировать, то есть подделывать.
— Помнится, учили.
